Недавний пост Ольги Малышевой "Театр - блогерам" http://yvision.kz/post/313298 очень порадовал хорошей новостью, а заодно заставил порыться в собственных пыльных архивах и извлечь оттуда статью семилетней давности о том, как выглядит Лермонтовский театр с "изнанки" - гримерные и костюмерные, мастерские и бутафорские цеха. А также о людях, которые делают театр.
В моих архивах статья датируется 26 марта 2006 года - публикация готовилась ко Дню театра в "Газету.kz" (было такое издание когда-то). Сразу оговорюсь и прошу, кстати, учесть, что с того времени многое в театре могло измениться. Замечательные снимки делал талантливый Ваня Беседин, но у меня, к сожалению, не сохранилось ничего. Поэтому картинку дернула отсюда http://pix.timeout.kz/231559.jpeg. Под каким заголовком вышла статья в газете, уже не помню, поэтому озаглавила ее по одноименной песне Гребенщикова, которая звучит у меня сейчас в наушниках:
Письма с границы между светом и тенью…
прогулка по Лермонтовскому закулисью
Для зрителя театр начинается с вешалки. Для нас он начался со служебного входа и приветливой пожилой вахтерши, поменявшей наши удостоверения на гостевые бейджи. Потому что на этот раз мы пришли в знакомый с детства театр имени Лермонтова, чтобы увидеть его с «изнанки» – через лабиринты коридоров, гримерные, костюмерные и прочие таинственные помещения. А заодно подглядеть за работой десятков людей – тех, кто никогда не появляется на сцене, но незримо присутствует за кулисами, и без которых не обходится ни одна театральная постановка.
Маленький бейдж – незатейливая виза в это государство со своими границами, законами, традициями, климатом, законсервировавшим волшебников, троллей, римских диктаторов, великих полководцев и царей прошлого. За границами этой страны они давно вымерли. А здесь в гримерках, костюмерных и коридорах можно обнаружить следы их присутствия…
- Этот угол я называю «Чайным домиком», потому что здесь мы встречаемся с режиссером, иногда с актерами или просто праздно болтаем, - сказал главный художник Лермонтовского театра Владимир Кужель, усаживая меня на диван.
Его мастерская похожа одновременно на антикварную лавочку, исторический музей и магазин удивительных вещиц. Макеты декораций и средневековые латы теснят вполне современные компьютеры, на полках и стенах представлена коллекция часов. На шкафах и столах в изобилии присутствуют бумаги, эскизы, книги. К полке с бюстами вождей пролетариата подвешены… лапти. А еще повсюду множество фотографий – «родных», лермонтовских, и приезжих актеров. Над этой живописной экспозицией мягко светится красный китайский фонарик.
- Один мой друг специально приезжает ко мне на диван. Он говорит, что лучше, чем здесь, нигде больше не думается. Потому что новая эстетика современных офисов – хайтек, гипсокартон, компьютеры – холодная и бездушная. А здесь должно быть что-то человеческое. Поэтому я, как бурундук, тащу сюда все, что имеет отпечаток своего времени…
В то время как на подмостках правит бал актерская труппа – всего около 40 человек, за сценой работает еще более сотни людей. На диване у главного художника часто обсуждаются новые постановки. Под пристальным взглядом пыльного Маркса с книжной полки ведутся долгие споры о том, каким будет спектакль, декорации, музыка. Закулисье находится в вечном движении, темпы которого ускоряются после утверждения нового проекта. Осветители, которых в театре называют «светлячками» принимаются колдовать над своей видавшей виды техникой. Пошивочный цех берется за шитье костюмов по эскизам Людмилы Кужель. Она, как выразился главный художник, начинает там жить. Прямо в цехе. Бегает со снабженцем по магазинам и барахолкам в поисках тканей, аксессуаров и фурнитуры. Начинаются бесконечные примерки и подгонки. Бурная деятельность в швейном цехе может продолжаться до глубокой ночи, а то и до рассвета. В таком же сумасшедшем ритме работают и остальные цеха: декоративный, реквизиторский, бутафорский. …
- Гримеров просят пройти к сцене, - хрипло провозгласила со стены чумазая пластмассовая коробка дохайтековской эпохи.
Мы с фотографом недоуменно на нее воззрились. Коробка продолжала пафосно вещать - теперь уже на разные голоса. Это по громкой связи идет трансляция репетиции, объяснили нам. Такое «радио» есть в каждом цехе, чтобы все службы знали, что происходит на сцене, и можно было экстренно вызвать машинистов, костюмеров, актеров.
- Самое удивительное… - сказал главный художник и скрылся под столом, – что в театре хорошо работает только то, что сделано, например, для подводных лодок… - и он извлек откуда-то другую коробку – совсем уж ветхозаветного происхождения - приемник образца 60-х годов.
Это тоже часть образа театра. Вскоре здесь состоится ремонт, старые коробки заменят современными, похожими на домофоны аппаратами. Приживутся ли они здесь?..
Театр сочетает в себе несовместимые противоположности. Это мир, весьма консервативный, но идущий в ногу со временем. Своего рода Зона, пошутил Кужель (имея ввиду "Пикник" Стругацкиих, конечно же). Все вокруг постоянно меняется, дышит, движется. Здесь есть вещи, живущие своей, особенной жизнью. Его Величество Дух Театра управляет ими независимо от людей. Например, в постановке «Моя парижанка» задействованы впечатляющих размеров оленьи рога – тяжелые, ветвистые, висят над дверью импровизированного дома. Несколько раз во время спектакля они обрушивались на одного актера. Других артистов этот реквизит упрямо игнорировал…
Самое загадочное явление, сообщил главный художник, – «Бермудский четырехугольник» в декоративном цехе. Стоит оставить на минутку инструмент и отвернуться, он исчезает, и находят его уже совсем в другом месте. Правда, декораторы факт существования «четырехугольника» именно в их мастерской решительно опровергли.
- У нас тут повсюду такой четырехугольник – простирается от Абая до Курмангазы, - заявил заведующий художественно-постановочной частью Алексей Злобин. – В нем все время что-нибудь или кто-нибудь теряется…
Декоративный цех – любопытное помещение на задворках театра. Огромное, в два этажа высотой, заманчиво пахнущее красками, бумагой и древесной стружкой. Громадные портреты на стенах изображают царей и какие-то второстепенные исторические лица. Повсюду нагромождение досок и гигантских кусков пенопласта. Пол устлан листами фанеры, похожими на разноцветные шахматные доски – художники-оформители Исраил Саидов и Султан Тенельбаев готовят декорации к постановке «№13», премьера которой состоится уже совсем скоро. На верстаках и полках господствует тот самый неподражаемый творческий беспорядок, который может образоваться только в таких вот театральных мастерских. Еще один художник-оформитель Александр Тимченко ломает голову над очередной задачей – надо изготовить окно, которое во время спектакля должно упасть и никого при этом не убить…
По соседству располагается бутафорский цех, где мастера виртуозно превращают пенопласт в колбасу, а строительно-монтажную пену – в крем на праздничном торте. Нам рассказали, как однажды здесь сотворили кулинарно-бутафорский шедевр. Стоит отметить, что своим рождением шедевр обязан причудам нашей бюрократической системы.
- Мы ведь живем на дотации государства. Поэтому регулярно к нам наведываются контролеры с проверками на предмет целевого использования бюджетных средств. Особенно их раздражает статья расходов под названием «Исходящий реквизит». Руководство театра терпеливо объясняет, что иногда актеры на сцене едят, курят или пьют – по сценарию. А чтобы они могли на самом деле поедать колбасу, ее надо покупать в магазине, а не готовить из пенопласта…
На одном из спектаклей актерам необходимо было съесть огромную курицу. В целях экономии исходящего реквизита туловище птицы выполнили из пенопласта и папье-маше. А настоящие съедобные окорока приделали на проволочные штыри. Актеру на сцене предстояло отломить их от якобы целой курицы. Трудности возникли, когда обнаружилось, что в продаже есть только левые окорока. Заведующая реквизиторским цехом полдня искала в магазине правую конечность курицы. Продавцы во главе с менеджером перерыли весь холодильник с замороженными окорочками. Нога так и не нашлась, но курица с двумя левыми окороками на сцене смотрелась вполне натурально.
В другом спектакле актеры должны были ложками поедать красную икру из огромной лохани. А дело было лет десять назад – страна в экономическом коллапсе, какая уж тут красная икра? Тогда обыкновенную морковку нарезали мельчайшими кубиками и обильно полили подсолнечным маслом. После этого ее хоть в стеклянную чашу клади – из зрительного зала ни за что не разглядишь, что икра поддельная…
В бутафорском цехе установлены внушительные чаны, в которых красильщицы изобретают новые оттенки для ткани к костюмам и декорациям. Вообще театр действительно представляет собой целый анклав со всеми атрибутами жизнеобеспечения. Даже обувщик собственный имеется.
«Вы превосходно сыграли раненного солдата!
- Просто у меня гвоздь торчит в ботинке…
- Пожалуйста, не вытаскивайте! Хотя бы до конца сезона!»
Такое, разумеется, бывает только в анекдотах. Если бы из обуви, сшитой Арамом Митиняном торчали гвозди, его давно уволили бы. У Арама Альбертовича работа ответственная, а с актерами особые отношения. Вернее, с их ногами – на сцене в тесных ботинках с торчащими гвоздями и впрямь можно изображать только адские муки. Заготовками и мерками, снятыми со всех знаменитых ног, ступавших на сцену «лермонтовки», завален большой шкаф у стены…
Все поделки из бутафорского и обувного цехов отправляются в реквизиторский и костюмерный. С невероятным количеством мебели, вазочек, картин, посуды и прочих незаменимых вещей дамы-реквизиторы управляются мастерски. Костюмеры бьют олимпийские рекорды, когда во время спектакля бегают за сценой с грудой вешалок, сорочек, фраков, платьев. В некоторых спектаклях актерам приходится переодеваться очень быстро, почти молниеносно. А тысячи (!) костюмов хранятся сразу на трех этажах…
В театральной цитадели – под самой Сценой – тихо, тепло и таинственно. Сцену держат громоздкие металлоконструкции, которые во время спектаклей приходят в движение. Заведуют этим хозяйством редкие люди - машинисты сцены. Такую должность можно встретить только в штатном расписании театра. Тонкостям этого ремесла ни в одном вузе не учат. Сегодня машинисты сцены - молодые ребята двадцати – двадцати пяти лет. А когда-то ими были пожилые мужчины, повидавшие все на свете и все обо всем знающие. Эти люди и были главными хранителями театральных традиций, баек, суеверий. В прежние времена во время гастролей машинистам гостиница не полагалась, в отличие от актеров и режиссеров. Этот персонал буквально жил на сцене театра…
- Были и такие машинисты, к которым актеры после спектакля обращались: «Ну, как я сыграл?» - рассказал заведующий монтировочным цехом Александр Сокманн. – Актер актеру правды, может, и не скажет. А вот машинист – лицо объективное и незаинтересованное, третейский судья. Эти люди вообще много всего должны знать, иметь отличную память и помнить все постановки наизусть не хуже режиссера.
Сцена, по утверждению Владимира Кужеля – госпожа капризная и опасная. С ней связано множество суеверий и примет. Известно, что, обронив текст своей роли, актер непременно должен на нее сесть. А народный артист Юрий Померанцев никогда не выйдет на Сцену, не коснувшись предварительно кулисы.
- И дело вовсе не в мистике, - сказал главный художник. - А в этой специфической энергетике, которая витает здесь. Театру уже 70 лет, пусть Сцена несколько моложе – ей около сорока. Но сколько актеров побывало на ней за это время. А какой эмоциональный выплеск происходит у актера во время спектакля! Все это накапливается, пропитывает стены и половицы. На этой Сцене аккумулировалась энергетика всех актеров, когда-либо на нее ступавших.
Театр, несмотря на свою богемную творческую атмосферу, подчинен военной дисциплине. Труппа живет и работает согласно жесточайшему постулату: единственной причиной невыхода актера на сцену может быть только… его смерть. Были случаи, когда у кого-то из труппы во время гастролей или перед спектаклем умирал близкий человек. Скорбную весть никогда не принесут актеру до спектакля – это тоже театральная традиция. Но и сами лицедеи хорошо это понимают. Неважно, что происходит в окружающем мире – революции, восстания, катаклизмы – театр должен работать, он должен быть выше всего этого.
Show must go on… Что бы ни случилось.
Наталия Першина, 2006 (с)